Нынешнее обострение на Корейском полуострове оказалось настолько эпическим, что разговорами о возможной войне запестрели даже вполне адекватные издания. Действительно, действия Пхеньяна выглядят весьма рискованными и труднообъяснимыми. Однако, похоже, что всплеск напряженности является естественным следствием баланса сил, сложившегося на полуострове. Присмотримся к нему повнимательнее.
Для начала попробуем оценить силовой ресурс КНДР. Численность армии Северной Кореи – 1 млн 106 тыс. человек (из них сухопутные войска – 950 тыс.); резерв – 4,7 млн. Цифры очень внушительные. Уровень подготовки северокорейских войск оценивается как весьма высокий – в том числе из-за длительных сроков службы (в сухопутных войсках 5-12 лет).
Артиллерия: 10 400 орудий (из них 4400 самоходных), 7500 минометов, 2500 реактивных систем залпового огня. Это больше, чем у любой страны НАТО и сопоставимо с артиллерией Китая. Большинство образцов вооружения – достаточно старые. Например, в составе самоходной артиллерии присутствуют даже советские ИСУ-152 времен Великой отечественной. Однако в последние лет пятьдесят артиллерия эволюционировала крайне медленно, поэтому назвать даже столь «возрастное» оружие безнадежно устаревшим нельзя. Например, изрядная часть буксируемой артиллерии Польши – это столь же почтенные МЛ-20. В целом периодические упоминания Пхеньяна о «море огня» вполне соответствуют действительности.
Численный состав танковых войск также внушителен – 3500 основных боевых/средних и 560 легких танков. Однако их возраст практически совпадает с возрастом артиллерии: на вооружении еще состоит некоторое количество Т-34, самые современные машины – Т-62, а основу танкового парка КНДР составляют «агрегаты» первого послевоенного поколения – Т-54 и их китайский клон Т-59. Между тем, развитие танкостроения и особенно противотанкового оружия шло достаточно быстро. В итоге ценность всего вышеописанного набора представляется очень умеренной.
Количество боевых самолетов в составе ВВС КНДР составляет 590 единиц. Однако половина из них – совершенная архаика, еще треть приходится на долю китайской версии Миг-21, то есть машин просто очень старых. Какую-то ценность представляют менее 100 аппаратов: 46 Миг-23, 35 штурмовиков Су-25 и – единственные современные истребители – 20 Миг-29. ПВО КНДР достаточно слаба.
Разумеется, закрытость Северной Кореи оставляет возможность наличия «тузов в рукаве», однако радикальные сюрпризы в области обычных вооружений маловероятны. Ракетная и ядерная программы КНДР и без того находятся на грани возможностей северокорейской экономики – точнее, за этой гранью.
Между тем, даже одна только южнокорейская армия представляет собой весьма внушительную силу. Регулярная армия Республики Корея – 686 тыс. человек, резерв – 4,5 млн. Мощь артиллерии южан более или менее сопоставима с северокорейской: 3500 буксируемых орудий, 1089 самоходных гаубиц, 6000 минометов. Танковый парк меньше – 2330 единиц, но при этом 1 тыс. приходится на современные машины типа «88», а изрядная часть старых танков американского производства прошла основательную модернизацию.
ВВС формально уступают по численности северокорейским (518 машин), но при этом на треть состоят из современных истребителей четвертого поколения – 153 F-16 и 24 F-15. Вдобавок, у южан вполне развитая ПВО.
Таким образом, если еще в начале 90-х возможности КНДР быстро разгромить южнокорейскую армию не вызывали сомнения, то сейчас ситуация резко изменилась. Не имея ни мощного танкового кулака, ни авиации, ни мобильной и эффективной ПВО, северокорейские военные заведомо не могут надеяться на сколько-нибудь значимые успехи при наступлении на Юг.
В то же время, гигантская численность «стволов» и пехоты, мощная система укреплений практически исключают возможность успешного вторжения южан и американцев на север – у потенциальных интервентов весьма мало шансов добиться заметных успехов до того, как в дело вмешается Китай. Наконец, у северян есть своего рода оружие сдерживания – Сеул находится в пределах досягаемости тяжелой артиллерии КНДР; при огромной численности последней это более чем существенное предупреждение.
Таков баланс сил. Каковы следствия?
Во-первых, такой баланс стимулирует ракетно-ядерные амбиции Пхеньяна. Исторически для КНДР возможность наземного наступления заменяла противовоздушную оборону – атака на Юг должна была стать асимметричным ответом на попытку авиационного рукоприкладства США, пусть даже и не с территории Южной Кореи. Теперь возможности для массированной «асимметрии» резко снижены. Одна лишь угроза обстрела Сеула американцев может и не сдержать.
Соответственно, Пхеньян пытается парировать угрозу по трем направлениям. А) ядерная программа как ставка на классическое оружие сдерживания Б) ракетная программа как способ доставить ядерное и обычное оружие, причем – внимание! – не на голову южным корейцам, а к собственно потенциальному интервенту и возможным площадкам для авиаударов (прежде всего – Японии) В) развитие собственно ПВО – см. последние пуски зенитных ракет.
Таким образом, мы видим постепенный отказ Пхеньяна от асимметричной стратегии – «бить по Сеулу, чтобы наказать Вашингтон» – в пользу «симметричной». При этом следует учитывать, что теоретически КНДР могла бы продолжать в том же духе.
Так, она могла попытаться реанимировать ударный потенциал своих наземных сил или реализовывать ядерную программу в асимметричном режиме, то есть создать бомбу, но отказаться от средств ее доставки за пределы корейского полуострова – заодно сэкономив на ракетах.
Однако Пхеньян пошел по наиболее дорогостоящему и сложному пути – очевидно потому, что «бить по Сеулу» там уже не хотят. Как ни странно, пуски ракет большой дальности и ядерные испытания указывают как раз на возрастающую склонность КНДР к долгосрочному компромиссу с Южной Кореей, хотя, разумеется, в краткосрочном плане последние «упражнения» только усилят напряженность между ними.
Вторым следствием патовой ситуации на полуострове является возрастающий градус риторики. Если раньше агрессивные заявления одной из сторон действительно могли спровоцировать соперника на превентивные действия, то теперь это маловероятно. Грубо говоря, в Вашингтоне знают, что реальной угрозы вторжения все равно не существует, а в Пхеньяне знают, что в Вашингтоне об этом знают. Соответственно, обе стороны могут безнаказанно «открыть фонтан» – и вовсю пользуются этой возможностью.
Так, отказ от условий перемирия 1953 года стал возможен ровно потому, что теперь он имеет очевидно демонстративный характер – действительного выхода из перемирия никто не ожидает. Заодно – как ни странно – заявление было дополнительным сигналом Пхеньяна об отсутствии у него намерений перейти к агрессии в ближайшее время. Дело в том, что предупреждения противника в стиле «иду на вы» вышли из моды более ста лет назад – в наше цивилизованное время войны предпочитают начинать в момент активных переговоров, проходящих в теплой дружественной обстановке.
Третий аспект патовой ситуации связан с единственно возможным механизмом ее нарушения и прямо относится к нынешнему обострению. Напомню, что первые две недели американского вторжения в Ирак в 2003 были блестящей иллюстрацией того, что «компактная, мобильная и профессиональная» армия в принципе не способна подавить сопротивление армии сколь угодно плохой, но массовой. Американцы успешно увязли в боях на Евфрате и окраинах Басры, и никаких перспектив у них не было.
Однако 2-го мая семитысячная группировка перешла Евфрат по неохраняемому и невзорванному мосту у Эль-Мусайиба и двинулась на Багдад. Далее игра в поддавки продолжалась – и 9 мая американцы без боя вошли в центр Багдада, хотя на его окраинах шло вполне успешное сопротивление; иракские войска просто отвели с «нужных» направлений. Иными словами, подковерной сделки с частью иракской элиты оказалось вполне достаточно для успешного блицкрига.
Между тем, сейчас северокорейский режим находится в весьма рискованной ситуации, располагающей к повторению пройденного. Ким Чен Ир болен и практически не появляется на публике. Практически, механизм смены власти уже запущен. Ким Чен Ын, младший сын диктатора и вероятный преемник, недавно был введен в состав Государственного комитета обороны. Однако он не является ни единственной кандидатурой, ни, тем более, «сильной рукой». Соответственно, вероятность «смуты» достаточно велика, а появление недовольных в северокорейском истеблишменте подразумевается.
Возможно, нынешнее обострение как раз и является частью «операции Преемник». Не исключено, что действия Пхеньяна – это попытка предостеречь Вашингтон от вмешательства во внутрикорейскую борьбу и сплотить элиту на фоне возросшей внешней угрозы. При этом начало активной фазы «операции» указывает на скорую смену власти. Ее масштабы в свою очередь демонстрируют степень взаимной подозрительности в северокорейском истеблишменте. Вопрос в том, насколько обоснована эта подозрительность?
Евгений Пожидаев
