За прошлое десятилетие нация потеряла миллионы людей. И сейчас она будет опустошена угрозой, о которой никто не говорит: СПИДом. С 1965 года, продолжительность жизни мужчин в России сократилась на почти что шесть лет. А теперь – СПИД.

Петербург всегда был более открытым и более открыто европейским, чем другие русские города, и день моего приезда прошлой весной был первым днём, когда мужчины только в рубашках могли запустить фрисби через бесконечные авенью. Я уселся в одном из многих кафе вдоль Невы и обратил внимание на что-то другое, тоже новое – большую кипу брошюр, рекламирующих группу ВИЧ-поддержки. СПИД – это не та тема, о которой люди много говорят в России. Несмотря на то, что эпидемия здесь распространяется быстрее, чем где бы то ни было в мире, здесь практически нет объявлений о ней на общественном телевидении, а правительство почти ничего не тратит на предотвращение, лечение, обучение и заботу. В этом году весь бюджет на проблемы, связанные со СПИДом, составляет не многим более пяти рублей на душу. Это меньше, чем стоимость пачки сигарет.

Санкт-Петербург был и остаётся редким исключением в том, что кажется официальной политикой невежества и недосмотра. Город взял на себя ответственность за первую в России программу, по которой автобусы направляются, чтобы доставить информацию и стерильные иглы тем людям, до которых нельзя добраться никаким иным способом. Город также платит работникам здравоохранения, чтобы они ездили в школы, больницы и даже на стройки с целью проинформировать людей о том выборе, которые у них есть. Есть презервативы, часто они выдаются бесплатно. Почти два года назад, в Санкт-Петербурге открылась первая в стране богадельня для больных СПИДом. Она остаётся единственной. Финансируется она из местных источников, и расположена она недалеко от Городской инфекционной больницы им. Боткина, одного из самых больших учреждений подобного профиля в России. Богадельня эта маленькая, в ней только шестьдесят коек, и не все места ещё заняты. Директором здесь Ольга Леонова – мужественная женщина, перед которой стоит невозможная задача: пытаться дать уверенность пациентам в том, что у них есть будущее, и в то же время, убеждать всех остальных, что СПИД угрожает вернуть Россию в состояние страны третьего мира, каковой она была до Второй Мировой войны. “Вы видите, ситуация ухудшается с каждым днём,”- говорила она мне, когда мы однажды утром шли по этажу – “Теперь это не только наркоманы.” Годами, ВИЧ-инфекция в России поддерживалась почти что исключительно путём совместно используемых инъекционных игл. “Мы видим (здесь) беременных женщин и людей, которые бы никогда к нам раньше не попали.”

Доктор Леонова – это женщина среднего возраста с каштановыми волосами и карими глазами. Она гордится своим отделением и с радостью представляет мне пациентов. Один из них – хрупкий мальчик с волосами цвета песка, попытался покончить с собой, так как он думал, что в жизни у него больше нет надежд. Но с лекарствами, которые ему дадут здесь, он скоро пойдёт домой. Такие случаи типичны. “У большинства наших пациентов, когда они попадают к нам, нет ничего,” – сказала Доктор Леонова – “Они грязные и голодные. Мы первым делом берём и сжигаем их одежду.” Мы вернулись в её кабинет, и, пока мы разговаривали, она стояла возле окна и смотрела на берёзы. “Я беспокоюсь о том, что СПИД столкнёт нас с края обрыва, что мы станем страной чрезмерно больной, чтобы с этим справиться. Большинство людей этого не понимают. Многие из тех, кто понимает, уехали. Пять моих самых близких друзей теперь живут в Соединённых Штатах и в Израиле. У моего поколения нет детей. Мужья умерли. А теперь — молодые...” Её голос сорвался. Доктор Леонова- оптимист, но она знает, что болезнь, с которой она сталкивается каждый день, является признаком гораздо большей проблемы – той, которая угрожает России по крайней мере с такой же серьёзностью, как и Холодная война поколение тому назад. “Мы на передовой этой войны,”- сказала она. От Тамбова, до тихоокеанского порта Владивостока, и даже в Москве, ставшей витриной показного богатства, русские мрут такими темпами и в таком возрасте, в которые кажется невозможно поверить. Сердечно-сосудистые заболевания, потребление алкоголя и туберкулёз достигли масштабов эпидемии. Также обстоит дело и с пристрастием к никотину. Долгожительство – это одна из центральных характеристик развитого общества; а в России, мужчины часто умирают раньше, чем они могут получить пенсию. В Штатах, даже во время Великой Депрессии, смертность продолжала уменьшаться. Такая же картина наблюдалась и во всех других развитых странах. За исключением России. Ни одна другая образованная, индустриализованная нация не страдала от такого длительного, катастрофического увеличения смертности.

В 1991 году, в день распада Советского Союза, население России составляло сто сорок девять миллионов. Если России повезёт, то её население к 2050 году уменьшится только на одну треть и составит сто миллионов. Это наиболее оптимистичный прогноз правительства. Более реалистичные прогнозы предполагают, что население составит около семидесяти пяти или восьмидесяти миллионов – немногим больше половины сегодняшнего населения. И ни одна из этих цифр не учитывает воздействие СПИДа, который остаётся во многих отношениях нераспознанным фактором, которым никто не занимается. По оценкам Всемирного Банка, к 2020 году по крайней мере пять миллионов человек будут ВИЧ-инфицированы; более пессимистичная, но в равной степени реальная цифра составляет четырнадцать миллионов. Даже без учёта фактора СПИДа, люди работоспособного возраста начинают исчезать. К 2015 будет по меньшей мере на пять миллионов меньше людей работоспособного возраста. Министерство образования России прогнозирует уменьшение числа школьников на тридцать процентов. Русские женщины уже рожают немногим больше половины детей, необходимых для поддержания численности население на теперешнем уровне, и ситуация скоро ухудшился. В период между 2010 и 2025 годами, количество женщин в возрасте между двадцатью и двадцатью девятью годами – преимущественный возраст для деторождения – стремительно уменьшится от одиннадцати с половиной до шести миллионов. Если не произойдёт внезапной иммиграции в гигантском масштабе, то плодовитость уменьшится даже по сравнению и с сегодняшним анемичным уровнем.

Грозная эпидемия СПИДа обещает неизменно усугубить каждую из этих проблем: из всех случаев ВИЧ-инфекции, зарегистрированных в России, девяносто девять процентов были выявлены в последние пять лет, а шестьдесят пять процентов – в последние три года. Как раз тогда, когда страна начнёт страдать под грузом уменьшающейся рабочей силы и всё более инвалидизированного населения, ей понадобится найти способ также иметь дело и с миллионами больных СПИДом.

Правительство России зарегистрировало двести девяносто девять тысяч инфицированных ВИЧ, но врачи и работники в сфере СПИДа дают оценку, по крайней мере, в семьсот пятьдесят тысяч инфицированных. Большинство эпидемиологов, включая задействованных в Программе по СПИДу при ООН и при Всемирной Организации Здравоохранения, думают что число (инфицированных) очень может быть в два раза больше. Фрагментарная система медицинского учёта в России не позволяет знать наверняка. Людям могут оказывать медицинскую помощь только в городах, где они “прописаны”. Официальная статистика основана на случаях (обращения) – тех, кто переступает через порог клиник. При этом, миллионы людей живут незаконно в местах, где они не могут прописаться – в Москве, Петербурге и других больших городах – так что они не посчитаны и, таким образом, им не может быть оказана помощь.

“Эта страна через двадцать лет исчезнет, если они не станут заниматься эпидемией СПИДа сейчас, но они не слушают, ”- говорил мне Вадим Покровский. Покровский заведует Российским федеральным центром по СПИДу в Москве, и на протяжении двух десятков лет он был символом усилий России по обузданию эпидемии. “Они только обращают внимание тогда, когда люди падают замертво на улицах. И это произойдёт. Мы не можем больше прикидываться, что этого не случится. Вопрос состоит только в том, сколько людей помрёт.” Пока что это обращение не нашло отзыва. Никто из главных кремлёвских чиновников не пожелал обсудить со мной политику в сфере СПИДа, потому что, как пояснил один из них “у нас нет политики по СПИДу и поэтому нечего обсуждать. Нет плана, нет целей, нет ничего. ”

Большую часть своей истории, Россия определял себя в физическом выражении — как самая большая на земле страна и как место, где встречаются Европа и Азия. Сегодня, однако, значение нации определяется в большей мере людьми, населяющими её, чем землёй. Двадцать пять лет тому назад население России насчитывало сто сорок миллионов, а население её соседа, Пакистана, составляло восемьдесят миллионов. Через двадцать лет, это пропорция станет обратной. Если прогнозы ООН исполнятся, то даже в Йемене будет больше людей, чем в России. Вначале, доминирующий взгляд состоял в том, что резкий спад в России будет коротким – отражением хаоса и неопределённости, с которыми столкнулось новое и глубоко проблемное общество в девяностые годы. В эпоху антибиотиков, молекулярной медицины и всеобщей грамотности, жизнь среднего русского мужчины почти что на шесть лет короче сегодня, чем это было в 1965 году. Лишь пятнадцать лет тому назад, статус Советского Союза как сверх державы был неоспорим; сегодня, страна настолько слаба, что трудно понять, как она когда-нибудь восстановит этот статус.

“Статистические данные по состоянию здоровья в России настолько плохи, что мы все перепроверяли их много раз,” – говорил мне Николас Эберштадт (Nicholas Eberstadt), демограф из Американского Института Предпринимательства (American Enterprise Institute), много написавший на тему кризиса сотояния здоровья в России – “Они никогда не улучшаются. Страна просто-напросто идёт по наклонной – по числу, по состоянию здоровья и в своих возможностях в отношении будущего. Ситуация ухудшается с каждым годом, и я не вижу даже маленького намёка на то, что ситуация изменится. Россия, как и Африка, мне очень печально это говорить, удаляется в сторону от остального человечества в той мере, в которой прогресс измеряется улучшением общего здоровья.”

Я впервые посетил Москву в 1990 году, а несколько лет спустя я туда перебрался. В качестве журналиста в сфере медицины, на протяжении большей части предыдущего десятилетия я писал о возникающей эпидемии СПИДа в Соединённых Штатах. В 1980-е годы, большинство американцев не хотели знать об этом. Даже под конец десятилетия, несколько лет после смерти Рока Хадсона и незадолго до того, как Мэджик Джонсон заразился ВИЧ-инфекцией, что привело ко второй волне страха и волнения, преобладающее настроение было простым: только голубые и наркоманы заболевают СПИДом. Когда я впервые посетил Москву, прямо в то самое время, когда Советский Союз накренился в сторону своего распада, я предположил, что русские, с их новыми свободами и открытостью, будут иметь сходную с нашей проблему.

На протяжении 1990-х годов, СПИД казался второстепенной по важности (проблемой). Коммунизм был замещён чем-то наподобие криминального капитализма; в Чечне шла война, случился кризис на рынке акций с последующим экономическим коллапсом, а также эпохальными проблемами в сфере окружающей среды и здоровья населения. Люди умирали от стресса, от сердечных приступов. Целые деревни исчезли или превратились в пьяные сборища. Не смотря на отсутствие средств, русские врачи часто активны, хорошо подготовлены и находчивы. Они делали всё, что могли, чтобы справиться с бесконечным потоком жертв аварий и результатами постоянного алкогольного отравления. Однако, лучше оснащённые госпиталя есть даже в Африке. Однажды я стоял в операционной больницы скорой помощи им. Семашко в Туле, и наблюдал как хирурги-онкологи удалили опухоль из грудной клетки одной женщины. В углу комнаты, на полу, стоял механизм, который они использовали для стерилизации своих инструментов – нагревательная плитка стоимостью в двадцать пять долларов.

Недавно, впервые за много лет, я снова навестил Покровского. Он созвал пресс-конференцию в Москве по случаю новой инициативы Европейского Союза по СПИДу. В настоящее время в России предпринимается много усилий для привлечения внимания к эпидемии со стороны ЕС, со стороны Программы по СПИДу при Организации Объединённых Наций, со стороны американских исследователей и со стороны многонациональных благотворительных организаций. Единственных групп, которых не достаёт – так это российских групп. Покровский уделяет внимание деталям, у него мягкий голос и постоянная грустная улыбка на широком лице. Его отец, Доктор Валентин Покровский, является президентом Российской Академии Медицинских Наук. Его мать — тоже врач. Они тоже били тревогу о СПИДе, их тоже проигнорировали. В прошлом году, Покровский-старший в своём выступлении перед Думой сказал, что в России может быть, по меньшей мере, один с половиной миллионов ВИЧ-положительных людей и что в таких городах, как Иркутск и Самара, по меньшей мере, один процент взрослых были инфицированы. Это выступление ничего не изменило.

Покровский оказался в положении, когда он говорит сегодня точно то же, что он говорил и в 1990 году. “Я никогда не мог представить, что у нас будет триста тысяч ВИЧ-инфекций,”- говорил он мне. “Пятнадцать лет тому назад я был уверен, что мы увидим масштаб проблемы и сделаем всё возможное, чтобы её остановить. А теперь я оказался в положении, когда я говорю сам себе: “Я уверен, что мы можем предотвратить миллионы (ВИЧ)-инфекций в этой стране.” Но иногда я задумываюсь. Что даёт мне эту уверенность? Что произошло, что даёт мне уверенность? И в самом деле, нам всем нужно бояться, потому что здесь в России мы сделали очень мало. Если ситуация не улучшится, то через пятнадцать-двадцать лет будет по меньшей мере от пяти до семи миллионов ВИЧ-инфицированных. Семь миллионов больных и умирающих от СПИДа людей. А может быть намного больше. Мы давно (к тому времени) превысим наши возможности платить за мало-мальски эффективное лечение. ” Правительство России не оказало значительного давления на фармацевтические компании, и, как результат, в стране наблюдаются одни из самых высоких цен на антиретровирусные лекарства, которые стали стандартными в лечении ВИЧ-инфекции. Программа по СПИДу при ООН сделала оценку, что в настоящее время семьдесят тысяч (людей) в России нуждаются в таком лечении, при том, что только полторы тысячи россиян на самом деле принимают лекарство, и почти все из них проживают в Москве, значительно более богатом городе.

“Наше общество не понимает того, с чем оно столкнулось,”- продолжает Покровский – “Оно просто не готово. Мы тратим миллион долларов в год на программу по освещению (проблемы). Мы должны тратить семьдесят миллионов.”
Нелегко убедить людей в том, что СПИД нуждается в особом отношении в стране, на которую свалились и другие несчастья. Такие страны, как Кения, Китай и Индия стоят перед столькими фундаментальными вызовами, начиная с необходимости очистки воды и возможности предотвращения большинства основных детских болезней, что СПИД кажется ещё одной проблемой в длинном списке необъяснимых недугов. “Если говорить Президенту Путину о том, что нам нужно тратить больше денег на СПИД, чем на болезни сердечно-сосудистой системы, которые сейчас убивают миллионы наших граждан, он спросит – а почему? И ответ, что (эта болезнь) убьёт несколько миллионов людей через двадцать лет, для него будет недостаточно (убедительным).”

Путин – это такой человек, которого русские называют порядочный человек, человек придерживающийся закона и порядка. Он почти что полностью контролирует правительство; страна остаётся тем местом на земле, где решения спускаются сверху, и до тех пор, пока Президент не обозначит проблему СПИДа, маловероятно, что аппаратчики, которые проводят свои жизни в попытках предвосхитить его желания, это сделают самостоятельно.

“Это первая страна с сокращающимся населением, которую поразил таки способом СПИД,”- говорил мне главный представитель Фонда Форда в России Стивен Солник (Steven Solnick). “И это меняет всю картину. Это, конечно, делает проблему более неотложной, но в Кремле это создаёт запутанную политическую динамику. СПИД придаёт силам, противостоящим переменам, основание для усиления консервативного общественного устройства. Он даёт оправдание нареканиям на наркоманию, усилению консервативных взглядов на семейные ценности; он подталкивает людей к рассмотрению вопроса введения ограничений на аборты.”

“Когда Путин упомянул о СПИДе, то это (прозвучало) в одном ряду с наркоманией,”- продолжал Солник – “Он просто не тот человек, который выйдет и скажет: ‘Мы столкнулись с проблемой и нам нужна помощь”. По пути в Москву, я остановился в Женеве навестить Питера Пьё (Peter Piot), необычайно сдержанного и дипломатичного человека, руководящего Программой по СПИДу при ООН.

Ни Путин, ни кто-нибудь из его заместителей не пожелал встретиться с Пьё, т. е. сделать то, что Президенты и Премьер-министры делают почти что каждую неделю. “Ни одна страна с такой степенью важности проблемы СПИДа не сделала так мало,”-сказал Пьё –“это мой самый страшный кошмар.“
The New Yorker, отрывок из статьи «Вымирает ли Россия?»